■ Архитектурное бюро Заха Хадид Архитектс (Zaha Hadid Architects) было создано в 1980 году. Практически 20 лет коллектив проектировщиков, возглавляемый Захой Хадид, занимался сугубо экспериментальными и «бумажными» работами, из которых были реализованы буквально единицы. Среди первых построенных объектов – Vitra Fire Station (1993), Mind Zone at Millennium Dome (1999), вокзал и автостоянка в Страсбурге (2001), горнолыжный трамплин в Инсбруке (2002). Ситуация кардинально изменилась после того, как в 2004 году Заха Хадид стала первой женщиной в мире, получившей Притцкеровскую премию. Сегодня бюро Заха Хадид Архитектс (Zaha Hadid Architects) реализует десятки проектов по всему миру, в том числе и в России. В частности, оно уже получило подряды на строительство в Марселе штаб-квартиры крупнейшей французской транспортной компании CMA CGM, музея морской истории в Шотландии. Для Москвы бюро проектирует бизнес-центр на Шарикоподшипниковской улице, выставочный зал и жилую башню на Краснопресненской набережной, жилой комплекс на улице Живописная.
В нью-йоркском Музее Гуггенхайма проходила большая выставка архитектурно-строительных проектов Захи Хадид. Экспозиция подытожила важный этап работы архитектора длиной в 30 лет. Заха Хадид родилась в Ираке, училась в Швейцарии, Ливане и Англии, а проживает и практикует в Лондоне. Она – культовая фигура в современной архитектуре.
В дни открытия выставки я встретился с Захой Хадид и ее партнером Патриком Шумахером. Наша встреча проходила в ресторанчике стильного нью-йоркского отеля The Mercer. Хадид после короткой беседы перешла за соседний столик, где приступила к обсуждению проекта частного дома в предместье Нью-Йорка с заказчиками. Она не без оснований доверяет Шумахеру разговаривать с журналистами о своем творчестве: он – соавтор большинства ее проектов и давний партнер по бизнесу. Между тем я мог наблюдать переговоры за соседним столиком. Состоятельная супружеская пара очень робела перед архитектурной дивой, облаченной в костюм от Prada, с сияющим хрустальным перстнем собственного дизайна на пальце.
[otw_is sidebar=otw-sidebar-1]
Заказчики, казалось, боялись лишний раз пошевелиться, чтобы это не было расценено как проявление несогласия или сомнения. Мировая знаменитость задумала их будущий дом в виде скульптуры-цветка. «Ну что ж, цветок так цветок. Вам виднее. Какая у вас замечательная выставка в музее!» – восхищался муж. Жена пыталась внести в разговор некоторую долю прагматизма: «А какой из лепестков будет нашей спальней? А какие – гостевыми? Вот, мы тут набросали некоторые идеи». И она протянула звезде листок. Нужно было видеть, как изменилось выражение лица Хадид! Она откинулась на спинку дивана, прищурилась и категорически отрезала: «Я так не работаю!» И словно бы потеряла интерес к заказу… Ситуацию нужно было срочно спасать, и на нашу героиню вновь посыпались комплименты мужа. Когда в поток комплиментов вклинилось неартистичное жужжание жены, желавшей поговорить о бюджете, звезда лишь переспросила утомленно: «О чем?» Супруги переглянулись и решили не испытывать судьбу. Дальше уже говорила только Заха.
Заха Хадид с упоением рассказывала, сколь красивы и динамичны будут формы этого фантастического цветка и как легко будет по нему перемещаться. И я уверен, что скоро под Нью-Йорком появится невиданный прежде дом-цветок для двух счастливчиков, чьи имена займут достойное место в одном списке с принцами, султанами и просто очень богатыми людьми – заказчиками и покровителями таланта Захи Хадид. Эта сценка – переговоры с заказчиками – великолепно дополняла рассуждения Патрика Шумахера об особенностях творчества Хадид. Мой собеседник родился в Штутгарте. Там же получил образование, которое продолжил в Бонне и Лондоне. Он защитил докторскую степень по философии в Институте культуры при Klagenfurt University, преподавал в Колумбийском, Гарвардском и Иллинойском университетах. Сегодня Патрик Шумахер является руководителем Design Research Lab в знаменитой авангардистской школе AA (Architectural Association) в Лондоне.
Последние 20 лет Патрик Шумахер живет в столице Великобритании и 18 из них работает с Захой Хадид. Он впервые увидел ее рисунки в 1983 году, будучи студентом второго курса, и был потрясен их энергией и мощью. По его собственным словам, ничего подобного по свежести, динамичности и сложности ему не приходилось видеть раньше, и он сразу понял, насколько огромен творческий потенциал их создательницы.
П.Ш. Я работаю с Захой Хадид с 1988 года. Тогда в нашем офисе было всего пять человек. Мы работали над двумя крошечными проектами в Японии. Они так и не были реализованы. Конечно же, мы беспрерывно участвовали в конкурсах. Обычно во время сдачи конкурсных заданий офис разрастался до 20-25 человек. Это были студенты и совсем молодые архитекторы, атмосфера складывалась необычайно творческая и неформальная. Конкурс заканчивался, и мы опять превращались в крошечную студию из пяти человек. В 1989 году мы выиграли конкурс Vitra Fire Station, а в следующем – конкурс Zollhof 3 Media Park в Дюссельдорфе. Офис стал быстро расти…
Расскажите о вашем сегодняшнем офисе.
П.Ш. Сегодня у нас 170 человек в Лондоне, по 20 – в итальянском, китайском и немецком офисах. В настоящее время мы работаем над 20 проектами. Раньше почти все наши проекты были конкурсными, сегодня таких около 80%. Заказчики часто приглашают разных архитекторов побороться за проект. Поэтому мы и сегодня участвуем в большом количестве конкурсов.
Известно, что эстетические пристрастия Захи Хадид основаны на идеях русских конструктивистов.
П.Ш. Да, в основе ее проектов и ее способа выражения идей лежат картины и пространственные композиции Малевича и особенно Лисицкого. Эти работы созданы из сложных фрагментов и взаимопроникающих объемов, они очень привлекательны и открыты архитектурным интерпретациям.
Верите ли вы, что любая архитектурная фантазия может или должна быть реализована?
П.Ш. Я бы не сказал, что мы когда-либо тешили себя надеждой построить чистую мечту или утопию. Мы не верим в существование какогото утопического мира, который лучше нашего реального. Нам нравится заниматься мощными и амбициозными проектами, но только когда мы уверены, что их можно осуществить. Именно нам принадлежит выражение latent utopia («скрытая утопия»).
В то же время есть фантазии, обладающие поразительной мощью, которые могут существовать только в воображении. И при попытке реализации их потенциал оказывается сильно приземленным. К примеру, Яков Чернихов четко отделял свои фантастические проекты от реальных, давая тем самым понять, что дело не только в технических ограничениях его эпохи, но и в хрупкости и нематериальности его идеалов. Они будоражат наше воображение и вдохновляют именно своей оторванностью от жизни, идеальностью.
П.Ш. Я бы поспорил с вами. Проекты Якова Чернихова, равно как и Ивана Леонидова, на самом деле обоснованные преувеличения, попытки спровоцировать новые типы пространственных возможностей. Их можно считать фантазиями, но в то же время они являются теоретическими разработками методов композиции. Это упражнения на то, чтобы приспособить, соединить, скомпоновать, противопоставить геометрические элементы из контекста обычной механики и физики, превратить их в нечто очень свободное, такую абстрактную алгебру мироздания и систему новой морфологии. Идеи Захи всегда имеют целью реальный проект, иными словами, всегда предполагают реализацию, хотя и производят сенсацию, предлагают новый язык, новую тектонику. Мы не видим смысла в пустом фантазировании. Задумывая наши проекты, мы всегда имеем в виду реальную конструкцию. Мне кажется, в этом смысле весьма убедителен проект Vitra Fire Station. Иногда, правда, придумываешь чтото без четкого понимания, как это возможно построить, – просто для того, чтобы обозначить проблему. Иногда ее не удается решить, но стремление к этому всегда с нами. Нам интересно продолжать работать лишь в том случае, если мы уверены, что удастся перевести наши идеи во что-то реальное.
Заха Хадид вдохновляет многих архитекторов своими проектами. А в чем находит вдохновение она сама, помимо русских конструктивистов?
П.Ш. Есть в архитектуре еще одно имя, которое я непременно должен упомянуть. Это Оскар Нимейер. Заха черпает вдохновение и в творениях других архитекторов, но их влияние значительно слабее. Она ценит Миса ван дер Роэ за его элегантность, легкость и открытость, а Ле Корбюзье – за гибкость его скульптурных пространств. Мне кажется, Нимейер представляет собой некий симбиоз Миса и Корбюзье. Заха дважды бывала в его офисе в Рио-де-Жанейро и долго беседовала с ним, посещала многие его постройки в Бразилии. Впрочем, куда сильнее, чем любая архитектура, ее вдохновляет природа: пейзажи, разнообразие биологических и органических форм. В них заложен такой потенциал для возникновения новой морфологии!
Текучая графика архитектурного языка Хадид сформировалась задолго до изобретения цифровых технологий. Как повлияло на ее проекты их появление?
П.Ш. В 2004 году я написал книгу Digital Hadid, Landscapes in Motion («Цифровая Хадид: ландшафты в движении»). Любопытно, что ее ранние проекты предсказали компьютерную графику, которую сегодня используют в анимации. Она словно бы помещала объект в магнитное поле и исследовала различные способы растягивания, искажения, наложения, слияния, манипулирования элементами посредством приемов проецирующей геометрии и пользуясь изогнутой перспективой. Все эти эффекты Заха изобрела задолго до того, как стали доступны цифровые технологии. С помощью же новых технологий осуществлять различные манипуляции стало легче. Проекты Хадид создали прецедент – многие из этих приемов пришли в архитектуру. Уверен, не будь ее проектов, архитектура была бы другой.
Архитектуру Захи Хадид часто характеризуют как радикальную, текучую, криволинейную, искаженную, пространственно сложную и так далее. Но это все эпитеты. А чего она, в сущности, хочет добиться?
П.Ш. Ее цель – создание как можно более свободных, благоприятных и коммуникативных общественных пространств. Мне кажется, современная жизнь предполагает участие в разных событиях и пребывание в разных местах одновременно, что ведет к поиску нового пространства, которое распадается на взаимопроникающие уровни, слои и даже измерения. Возникает необходимость в появлении постоянно изменяющихся пространств, гибких, но ни в коем случае не нейтральных. Ключевая идея Хадид заключается в том, чтобы создать союз красоты и эффективности…
Любопытно, что вы ничего не сказали о таком понятии, как движение. Ведь у очень многих проекты Захи Хадид ассоциируются именно с движением.
П.Ш. Когда мы говорим о движении, мы вовсе не имеем в виду, что движется само здание. Это означает, что пространство провоцирует движение людей, то есть умело ориентирует их и направляет. Пространства, в которых мы живем, работаем и отдыхаем, столь запутанны, перенаселены и многофункциональны, что просто-таки требуют решения вопроса об организации рационального движения.
Как вы относитесь к контексту, в котором вам приходится работать? Каким образом он влияет на ваш проект?
П.Ш. Сила современного языка – в его открытости и связи с контекстуальными факторами. Мы не стремимся создать обособленный и самодостаточный объект – каждый свой проект мы пытаемся внедрить в контекст, заставить его слиться с городом или ландшафтом. При взгляде на законченный проект у вас должно возникать чувство абсолютной взаимосочетаемости отдельных частей и целого. Так камушек ложится на речное дно, сливаясь с другими.
Расскажите, какую роль в компании играете вы, а какую – Заха Хадид? Как происходит процесс взаимодействия?
П.Ш. Циклически – от нее ко мне и обратно. Каждым проектом с самого начала мы всегда занимаемся вместе: обмениваемся идеями и рисунками, обсуждаем все до мелочи. Затем наши помощники быстро строят макеты и объемные компьютерные модели. Мы снова обсуждаем их и делаем замечания прямо на компьютерных распечатках, оттачивая образ или доводя до совершенства задуманную диаграмму. А иногда мы разрабатываем идеи и формы, не имеющие прямого отношения к проектам. У нас уже сложился некоторый портфель таких заготовок. Так что при создании проекта мы исходим как из внешних условий, так и из наших собственных задумок.
Когда вы только начинали работать с Захой Хадид, ее уже отличал совершенно неповторимый текучий стиль. Каким образом вам лично удается привносить в работы что-то свое, чтобы и ваш голос был услышан и оценен?
П.Ш. Мне кажется, моя роль – отфильтровывать одни направления и варианты и акцентировать другие. К примеру, с самого начала я стремился работать не только над автономными объектами, но и над комплексами. Мне особенно нравятся сложные многоуровневые проекты. Каждый проект я стремлюсь уподобить вселенной, миру, в который можно войти и почувствовать, как он разворачивается: сверху, снизу, со всех сторон, во всех направлениях. Еще я работал с Захой над адаптацией ее работ к новым компьютерным технологиям. Мне хочется верить, что я радикализовал некоторые аспекты ее работ, например, такие как сложность и комплексность. Я пришел в офис очень давно, когда стиль Хадид только формировался; тогда она могла выбрать любое направление. Я пытался увести ее от фрагментации и обилия острых углов к криволинейности, текучести и цельности. Впрочем, когда я пришел в ее офис в 1988 году, этот процесс уже начался.
Заха как-то сказала, что вы больше работаете с такими понятиями, как поле и земля, а она – с объектом и образом.
П.Ш. Я думаю, Заха Хадид пошутила. На самом деле нас обоих равно интересуют и поле, и объект, потому что это части одного проекта. Важно не то, как объект смотрится со стороны, а то, как ты чувствуешь себя, войдя внутрь. Важно, чтобы это был не просто объект для любования, но чтобы он был вписан в контекст. Мне любопытно отгадывать какие-то подсказки в экстерьере о том, чего можно ожидать в интерьере. Невозможно придумать проект только снаружи. Внешняя манифестация должна соответствовать внутренней логике.
Какой из проектов Захи Хадид вы любите больше других и почему?
П.Ш. Мне трудно выбрать что-то одно, потому что зачастую один проект рождает другой, а тот – еще один… На данный момент это проект Phaeno Science Center в Вольфсбурге в Германии. Я думаю, это настоящий шедевр, и его нелегко будет превзойти. Он выделяется необычайно экспрессивной тектоникой. Другой замечательный проект – Оперный театр в Гуанчжоу. Мы выиграли конкурс и теперь продолжаем работать над его дизайном, чрезвычайно эффектным и текучим.
Получается, что каждый ваш новый проект – фаворит. Можете ли вы сказать, что с каждым проектом учитесь чему-то новому?
П.Ш. Надеюсь. Это непрерывный процесс. Каждый раз, когда заканчивается работа над проектом, возникают новые идеи – для следующего. Оглядываешься на здания, построенные пять-десять лет назад, и понимаешь, что сегодня они были бы сделаны иначе. Поэтому я думаю, что мы совершенствуемся. Обратимся, скажем, к автомобильному дизайну и проследим, как используется криволинейная геометрия с плавными переходами от выпуклостей к вогнутостям, как органично встроены в автомобильный корпус фары и другие элементы. Сложность и элегантность идут рука об руку. То же самое происходит и в архитектуре. Мы столько лет работаем в одной парадигме – разумеется, мы совершенствуемся, продвигаемся вперед и становимся все виртуознее, оттачиваем свои приемы и идеи.
Если бы новые технологии позволили работать вообще без каких бы то ни было ограничений, какое здание вам бы хотелось построить?
П.Ш. Вопрос некорректный! Нет смысла говорить в сослагательном наклонении. Неважно, что мы проектируем – здания, автомобили, яхты, мы всегда стремимся работать в определенных параметрах, заданных нашим воображением. А оно отталкивается от реальности. К примеру, мы ищем вдохновение в биологических объектах, а они обладают реальными и заземленными структурами. Мы работаем в пределах возможного, рамки которого постоянно пытаемся расширить. Таков мой ответ. …Я прокручиваю в памяти разговор Захи и Патрика с заказчиками. Интересно, что они пользовались тем же языком, что и в дискуссиях с коллегами и студентами. Такой подход вызывает удивление и уважение. Оказывается, есть архитекторы, которые не только приспосабливаются к реальности, но и изменяют реальность в соответствии со своим видением мира и методами работы. И что самое интересное – реальность действительно меняется!
