Биография Основателей Neutelings Riedijk Architects
■ Виллем Ян Нойтелингс родился в 1959 году в Нидерландах. В 1986 году окончил Технический университет в Дельфте. С 1981 по 1986 год работал в Office for Metropolitan Architecture под руководством Рема Колхаса. В 1987 году открыл собственное проектное бюро в Роттердаме, в 1989–1991 годах работал в сотрудничестве с архитектором Фрэнком Рудбином (Frank Roodbeen). В 1991 году был удостоен награды Rotterdam Maaskant для молодых архитекторов. С 1992 года стал партнером Михеля Ридайка. С 1990 года преподает в Академии архитектуры в Роттердаме и Институте Берлаге в Амстердаме. Регулярно читает лекции в Высшей школе дизайна при Гарвардском университете. Участвует в конференциях и симпозиумах, выступает с лекциями по всему миру.
■ Михель Ридайк родился в 1964 году в Нидерландах. В 1989 году окончил Технический университет в Дельфте. С 1989 по 1991 год работал вместе с архитектором Жюльетт Беккеринг (Juliette Bekkering).
С 1990 года преподает в Техническом университете в Дельфте, в Академии архитектуры в Амстердаме, в Роттердаме и в Маастрихте, а также в Институте Берлаге в Роттердаме.
Они принадлежат к поколению, совершившему переворот в голландской архитектуре. Построенные по проектам Нойтелингса и Ридайка здания мгновенно становятся знаковыми объектами любого города.
[otw_is sidebar=otw-sidebar-1]
Вписывая свои постройки в урбанистический контекст, архитекторы, по их собственным словам, «упаковывают» их в своеобразные «обои» живописных фасадов. Neutelings Riedijk Architects проектируют жилые и общественные здания, офисные комплексы, занимаются городским планированием и дизайном интерьеров. Свое кредо архитекторы формулируют так: «Высококачественная архитектура – это превращение мощных концепций в ясно выстроенную форму».
Вы всегда даете интервью вместе?
В.Н. Нет, очень редко. Но раз уж мы приехали вместе…
В чем заключается ваш метод?
В.Н. Наш метод – это диалог. Каждое здание мы проектируем вместе с командой. Наши сотрудники всесторонне исследуют объект, разделяя его на несколько тем: скажем, организация здания, его структура, выразительность, форма. Так они прорабатывают различные варианты архитектурно-планировочного решения. Примерно раз или два в неделю мы собираемся для обсуждения. Мы стараемся собрать как можно больше идей и задаем направление дальнейших действий.
Как вы находите компромисс друг с другом?
В.Н. У нас не бывает компромиссов! Это трудно объяснить… Например, я что-то говорю сотрудникам, и Михель на следующий день говорит им то же самое, и мы даже не подозреваем об этом. Или я начинаю предложение, а он заканчивает.
М.Р. Мне кажется, два человека – это в любом случае лучше, чем один. В дискуссии вы развиваетесь, а когда вы один и у вас нет ни зеркала, ни судьи, вам трудно идти дальше.
Как вы строите диалог с клиентом? Может ли он навязать вам свои требования?
В.Н. Мы дотошно выспрашиваем клиента обо всех его желаниях. Мы считаем, что здание предназначено для заказчика, а не для нас, и потому всегда стараемся понять, что же именно он хочет получить. Так как большинство наших клиентов – не строительные корпорации, а частные лица, заказывающие дом один раз в жизни, мы считаем очень важным заранее сформулировать все аспекты предстоящей работы.
М.Р. Лауреат Притцкеровской премии Жан Нувель как-то заметил, что архитектура – это отношения между двумя личностями, и мы с этим полностью согласны. Мы никогда не делаем проектов, не рассчитанных на конкретного клиента. Я не представляю себя сидящим воскресным утром и рисующим проекты просто ради проектов. Проект – это всегда ответ на конкретный вопрос.
Вы оба закончили Технический университет в Дельфте. Общая школа помогает вам понимать друг друга?
В.Н. С одной стороны, мы представляем собой совершенно типичный голландский офис. Но с другой стороны, за годы существования нашего бюро Neutelings Riedijk Architects мы сформировали собственный метод работы, очень специфический, но точно соответствующий нашей практике. В каждом проекте мы развиваем свои фантазии и навязчивые идеи. Некоторые из них действительно уходят корнями во времена нашего обучения в Дельфтском университете, но другая часть восходит совсем к другим источникам. Например, поискам формальной выразительности здания во времена, когда мы учились в Дельфте, то есть в восьмидесятые, совсем не уделялось внимания.
Технический университет очень жестко ориентировал студентов на функциональность здания.
М.Р. Голландский стиль работы по сути своей очень аналитический, и именно поэтому нам легче работать командой. При аналитическом методе вы можете обсуждать детали, не вдаваясь в эстетическую сферу, что, конечно, облегчает совместную работу. Основные трудности как раз и начинаются, когда дело доходит до обсуждения художественного аспекта проекта.
В.Н. Преимущество нашего метода заключается в том, что в обсуждении принимают участие все, даже те, кто считает, что с художниками невозможно договориться. Можно сказать, что у нас скорее научный подход – мы анализируем проблему, задаем направление и лишь потом говорим о дизайне. Мы никогда не отталкиваемся от голой идеи.
Между тем, ваша архитектура отличается подчеркнутой скульптурностью формы…
М.Р. Суть в том, что если вы отталкиваетесь от художественного образа, то неизбежно выбираете что-то одно. А мы, повторюсь, начинаем с исследования. И хотя исследование не затрагивает художественную сторону, оно касается композиционного решения, инфраструктуры и массы других проблем. Форма рождается из анализа.
В.Н. Это как в авиастроении. Самолеты – прекрасные скульптурные объекты, но они должны летать. Если они не летают – они остаются только объектами искусства. Так вот, мы делаем здания, которые «летают». Наша работа – строить здания, которые могут выглядеть как скульптуры, но не являться ими.
Используете ли вы тот же метод при проектировании жилых домов? Ведь жилой дом является самым консервативным по своим функциям типом объекта недвижимости, а вы очень много экспериментируете.
М.Р. Разница между жилыми и общественными зданиями, на наш взгляд, заключается только в том, что у жилого дома менее сложная программа и меньшие размеры, поэтому он требует более тонкой проработки вопросов организации пространства.
Вы не хотели бы внедрить новый стиль, новый образ жизни?
М.Р. Мы испытываем большие сомнения по поводу того, что архитектура может изменить поведение людей. Хорошее здание обеспечивает высокое качество жизни, но мы далеки от того, чтобы менять образ жизни людей. В основе нашей архитектуры, скорее, лежит желание не изменить привычные представления о доме или офисе, но придать им дополнительные качества, соответствующие окружающему пространству.
То есть вы не верите, что архитектура может изменить жизнь человека?
М.Р. Нет, архитектура может изменить качество жизни, степень комфортности, но это совсем другие понятия. В свое время все изучали дешевые голландские многоквартирные дома 1950-х годов. И многие говорили, что в них люди становятся похожими на коров, потому что сам дом похож на ферму. Однако интересно, что один и тот же тип здания использовался в разных городах по-разному: в некоторых стал синонимом жилья для бедных, а в других, наоборот, в таких домах селились состоятельные люди.
В.Н. Архитектура представляет собой лишь фон для жизни. Возьмем, к примеру, здание ГУМа на Красной площади. Оно было построено в конце XIX века и пережило, по крайней мере, три кардинальные смены политической власти, а его типология шикарного магазина осталась прежней. Архитектура должна обладать скромностью и одновременно чувством собственного достоинства, понимая, что люди и идеология изменятся, но по-настоящему качественное здание останется.
Люди и сегодня много размышляют о всплесках помпезных, богатых декором стилей.
В.Н. Мы считаем, что дискуссия о стиле в архитектуре, применительно к длительным временным отрезкам, неправомерна. Надо искать то, что позволит зданию пережить время – черты, которые, отражая изменения стиля и идеологии, сохраняют свою функциональность.
М.Р. Когда вы много проектируете, то перед вами часто возникает соблазн построить здание, в котором воплотится новая идея, но которое простоит не более 20 лет, так как все меняется слишком быстро… Но мне кажется, сегодня лучше думать о здании как об объекте длительного пользования, так как ритм идеологии быстрее, чем ритм архитектуры. Например, в Ловене барочные церкви строились в ознаменование победы католицизма, но когда вы смотрите на них сегодня – вы видите просто барочные церкви, а идеологический посыл давно утратил свою актуальность.
Ваш проект здания правительства Москвы – это очень прямолинейное, выразительное с формальной точки зрения заявление. Вы говорили, что на создание этого проекта вас вдохновил образ дорогих часов с бриллиантами. Именно на них похоже многое из того, что критически называют московским стилем.
В.Н. Наша башня была придумана по тем же законам создания скульптурных объемов как результат тщательного анализа и постепенного отсечения неподходящих вариантов. Например, при проектировании Центра искусств в Ловене мы создали комплекс зданий, который образно выражает идею танца, то есть чего-то объединенного, собранного вместе. А в русском проекте идея организации пространства (открытый двор) удачно сочетается с необычной парадной композицией. Здание располагается над станцией метро, так что люди сразу попадают внутрь. Правительство помещается в центре, в сердце здания, что символизирует демократию, которая является сердцем общества. На самом верхнем уровне – кабинет мэра. Потому что он – мозг?
В.Н. Или голова. Мы много размышляли о служащих, о москвичах и, конечно, в композиционной идее развивали то, что мы понимаем под московским стилем – эдакие архитектурные произведения Фаберже, обильно украшенные бриллиантами. Но бриллианты – это люди, которые собираются работать в здании. Вот такая многосюжетная история.
В критических статьях мне попалось определение вашей архитектуры как «героической реальности». Это ваше выражение или критиков?
М.Р. Это слова Виллема.
В.Н. Один из критиков так интерпретировал мои слова, и они как-то прижились. Я имел в виду, что, в первую очередь, мы берем все факты из реальности. Мы обосновываем их, пробуем осознать и заставить взаимодействовать. И в этом смысле у нас нет идеологии, как нет и ключевой концептуальной идеи, которой все подчиняется на тот момент, когда мы приступаем к новому заказу. Героизм – именно в установлении свободной шкалы ценностей.
М.Р. Героизм указывает на определенно оптимистическое восприятие мира. Мы все еще верим, что можно создать что-то прекрасное и хорошее, что-то яркое, как, например, Shipping and Transport college в Роттердаме или проект правительственного здания для Москвы. Конечно, такое отношение к работе можно назвать наивным, но мы трансформируем наивность в героизм.
В.Н. Архитектура по сути своей героическое занятие. Ведь если вы что-то строите, то, значит, вы верите в будущее. Например, когда вы строите дом для вашей семьи, вы верите, что ваша семья не развалится. Я считаю, что каждое новое здание – это символ веры в будущее.
М.Р. Мне кажется, есть большая разница между тем, что делаем мы, и общим архитектурным контекстом. Наша позиция основана на том, что архитектура – это искусство. Мы пытаемся что-то делать только в рамках нашей профессии и создавать здания, которые в будущем станут частью общества. В этом – наше главное отличие. Не сказать, что нам очень легко быть такими, какие мы есть. Нам постоянно приходится отстаивать нашу точку зрения, но только так мы можем стать частью международной архитектуры.
