На протяжении ХХ века Берлин постоянно являлся площадкой градостроительных экспериментов. Здесь неоднократно предпринимались попытки переписать историю заново, полностью стерев ее следы из архитектурного облика города. Эта традиция была радикально прервана с приходом на пост главного архитектора Берлина Ханса Штимманна.
Вот уже 15 лет он последовательно осуществляет политику восстановления исторического облика Берлина, возвращая городу утраченный масштаб и плотность застройки, стертые с лица земли площади и улицы. Он разработал жесткую регламентирующую схему для застройки в историческом центре, закрепленную в программе Planwerkinnenstadt. Она не только ограничивает высотность зданий, но и прописывает типологию застройки, ее функциональное зонирование, а также использование определенных материалов в отделке фасадов. У «окаменевшего» Берлина, нередко называемого «штимманновским», всегда было много критически настроенных оппонентов, однако очевидно, что благодаря Штимманну за последние годы Берлин стал обретать черты европейского столичного города, и его некогда хаотично разбросанные фрагменты наконец сплавляются в единую, тщательно выверенную мозаику. Мы задали несколько вопросов Хансу Штимманну в его берлинском офисе.
Как бы вы охарактеризовали основные положения вашей архитектурной и градостроительной политики?
Х.Ш. Наверное, надо начать с того, что я – член социал-демократической партии и, следовательно, принадлежу к левому политическому движению (в юности я носил длинные волосы и увлекался марксизмом). А левое движение всегда было связано с архитектурным авангардом. Собственно, модернистская архитектура являлась материализованным манифестом нового общества, которое отстаивали социалисты. В Германии, во всяком случае, политический и архитектурный авангард всегда выступали в связке. Однако в какой то момент я осознал, что это была ошибка столетия: полагать, что новому – демократическому, просвещенному и эмансипированному – обществу необходим новый город. Тенденция совершенно противоположная – в Берлине наиболее прогрессивные и просвещенные люди селятся преимущественно в старых домах в наименее пострадавших от войны берлинских районах Шарлоттенбург, Вильмерсдорф.
[otw_is sidebar=otw-sidebar-1]
Здесь эклектика и историзм достигли наивысшего расцвета – то, что раньше подвергалось авангардистской критике, сегодня авангардом наиболее любимо. В какой то момент я увидел противоречие в самом себе – я придерживаюсь абсолютно левых взглядов, но при этом живу в буржуазном и консервативном Вильмерсдорфе. Где то в се редине 1980-х я попытался в этом разобраться, и мне стало понятно, что архитектура должна освободиться от социальных утопий. Для создания более совершенного общества нет необходимости в возведении городов нового типа. Мой «левый» авангардистский проект заключается в том, что при прогрессивном развитии общества в архитектуре надо опираться на традицию. Мое кредо – назад, к истокам, к традиции европейского города.
Вы уверены, что это единственный верный путь для Берлина?
Х.Ш. Мы живем в постиндустриальном обществе. Берлин на сегодняшний день – город без промышленности, молодой, динамичный; в нем преобладают студенты, дизайнеры, люди, связанные с искусством или современными технологиями. Именно креативные профессии сегодня определяют экономику Берлина – то, что раньше считалось надстройкой по отношению к базису, сегодня стало этим самым базисом. И, по мнению американского социолога Ричарда Флориды, именно люди творческих специальностей нуждаются в плотной урбанистичной застройке. Общество радикально изменилось. Теперь оно абсолютно неиндустриальное. Кроме того, 60% населения сегодня составляют одиночки. Все это необходимо учитывать, разрабатывая планы развития города. Градостроительство непосредственно связано с демографией, социологией и экономикой.
Насколько архитектура связана с политикой?
Х.Ш. В Германии дебаты о том, отделена ли архитектура от политики или одно является следствием другого, остаются по прежнему актуальными. Возможно, это типично немецкая проблема, потому что авангард доминировал здесь на протяжении почти всего ХХ века. Единственный период, когда главенствовала неоклассика, оказался самым трагическим в ее истории. Поэтому для многих само слово «история» звучит угрожающе, так как ассоциируется с фашизмом.
Тем не менее, и в Берлине уже появляются вполне классические здания – с колоннами, ордерными членениями, симметричными фасадами… Х.Ш. Конфронтация с фашизмом на уровне архитектуры продолжается и сегодня. К примеру, на днях проводился конкурс на здание балетной школы, и там был проект, выполненный в стиле Альдо Росси – с колоннами, очень симметрично. Один из членов жюри возмущался, что это напоминает школы времен национал социализма, – как можно учиться здесь танцу? «Фашистская классика» или «демократический модернизм» – это типично немецкая дилемма. Например, новое здание Академии искусств Гюнтера Бениша, открывшееся в 2005 году, – это не архитектура, это выстроенная идеология, базирующаяся на отрицании: никакого камня, никаких колонн, никакой симметрии. Моя задача – отделить архитектуру от политики. Для этого необходимо возвращение к истории города, поддержка частной собственности на земельные участки в центре, создание открытых общественных пространств.
В центре Берлина за последние 15 лет построено очень много. Однако нетрудно заметить, что многие новые офисные и жилые здания стоят полупустые. Создается впечатление, что архитектура отделена не столько от политики, сколько от экономики.
Х.Ш. Безусловно, здесь имеются определенные просчеты. Однако я склонен в этом видеть скорее процесс нормализации рыночных механизмов. В Берлине на сегодня насчитывается порядка 108 000 пустующих квартир. Если говорить языком Фридриха Энгельса, то квартирный вопрос нами решен. Каждый не только обеспечен жильем, но благодаря его избытку может выбирать, что ему больше подходит. Сегодня актуален уже вопрос не количества, а качества. То же касается и офисов. Здесь также наблюдается переизбыток, однако в этой ситуации становится очевидным, что всегда есть спрос на более качественные предложения, на лучший адрес, на лучшее соотношение цены и качества.
Чем объясняются эти «просчеты»?
Х.Ш. Город без промышленности развивается по совершенно иным законам. Если раньше в Берлине находились крупные предприятия, такие как Siemens или Borsig, которым принадлежали не только заводы, фабрики, административные здания, но и жилые микрорайоны для сотрудников, а 1,4 млн. жителей составляли рабочие, то сегодня на промышленность приходится лишь 10% берлинской экономики, в основе которой теперь – индивидуальное и малое предпринимательство. Соответственно, и спросом пользуются в основном небольшие офисные помещения. Кроме того, простаивают в основном квартиры не в центре города, а в панельных многоэтажках на окраинах.
В Берлине очевиден спад строительства. Известно, что город находится в довольно плачевном финансовом положении. Насколько привлекателен Берлин для инвесторов сегодня?
Х.Ш. Конечно, сегодняшнюю ситуацию не сравнить с тем, что творилось здесь после объединения – тогда наблюдался настоящий бум. Но то была классическая спекуляция. Все думали, что наступило новое время, эпоха «золотого капитализма». В Берлин текли огромные денежные потоки. Но в последующие годы многие прогорели, и инвестиции обернулись большими финансовыми потерями. Однако это вполне естественное явление при капитализме. То было время утопий и иллюзий – прекрасное, романтическое. Эта эйфория освобождения была этапом неизбежным и необходимым. А теперь мы вернулись к скучному и прагматичному реализму.
Как давно?
Х.Ш. Наверное, уже лет десять назад. Эйфория длилась где то пять шесть лет. Сегодня все мы немного меланхоличны.
Вы были главным архитектором города тогда и являетесь им сейчас. Какие изменения претерпели ваши взгляды и ваша политика?
Х.Ш. Да, я уже 15 лет активно участвую в происходящих процессах. Тогда я старался жестко контролировать ситуацию, которая больше все го напоминала тотальное опьянение. Это было очень непросто. Я пытался убедить людей, что дома должны быть ниже, что небольшие проекты с большим количеством собственников лучше, чем мегапроекты. Многие называли меня тормозом, я постоянно подвергался упрекам в консерватизме.
За счет чего вам удавалось отстаивать и последовательно воплощать свои идеи?
Х.Ш. В момент объединения двух частей Германии, естественно, возник вопрос о том, как она будет выглядеть. И на этот вопрос не было единого ответа. Западный Берлин ориентировался на Америку. Городом побратимом был Лос-Анджелес. Здесь будущее представлялось в виде мегаполиса, застроенного небоскребами и испещренного скоростными автомагистралями. Если вы сегодня въезжаете на машине в Берлин, то вы чувствуете: на Западе все ориентировано на автомобили. А там, где ездят трамваи, – Восточный Берлин. В одном случае – американская утопия, в другом – советская. И там, и там уже к концу 70-х годов царило разочарование. Уже тогда возникали протесты против автомагистралей, против сноса старых зданий. В ГДР царила усталость от советского гнета. После объединения необходимо было сформулировать новую национальную идею, объединяющую обе части города. Для меня она заключалась в том, что до 1930 года Берлин был европейской метрополией и обе его части имели единую историю. Нужно было вернуться к этому общему прошлому, потому что это единственное, что связывает две такие разные части города. Архитектура транспортирует воспоминания.
А какие задачи стоят перед Берлином сегодня?
Х.Ш. Наша программа заключается в строительстве индивидуального жилья в центре города – не социалистических панельных многоэтажек, а отдельных домов по индивидуальным проектам, многоквартирных и на одну семью – таунхаусов. Это возвращение к европейскому городу, где люди живут в центре. Противоположная модель – американская, когда даунтаун состоит только из офисных зданий, а люди живут в пригородах и передвигаются на автомобилях.
Город продает участки в центре в частную собственность? Х.Ш. Совершенно верно. После объединения Германии в Берлине проходило очень много крупных международных конкурсов. Продолжается ли эта практика сегодня?
Х.Ш. Да, это можно было бы даже назвать немецким феноменом. Мы по-прежнему полагаем, что в результате конкурса будет реализован лучший проект. Что происходит отнюдь не всегда. Тем не менее, эта демократическая традиция прочно укоренилась в сознании, и большинство проектов утверждается в результате конкурса. Для общественных зданий это непременное условие, для частных – не обязательное, но и на них чаще всего проводятся конкурсы.
Но сегодня конкурсы не такие масштабные и громкие, как раньше?
Х.Ш. Это не так. Сейчас, например, проходят конкурсы на здание Общегерманской службы новостей, на здание Министерства внутренних дел и другие.
Однако многие международные звезды часто расценивают свой опыт работы в Берлине как негативный – слишком много ограничительных нормативов, слишком мало свободы.
Х.Ш. Возможно. Но наиболее критично настроены те, кто оказался не в состоянии адаптировать свои идеи к культуре европейского города. Возьмем, к примеру, здание Фрэнка Гери на Паризер Платц. Был организован международный конкурс на здание банка. Инвесторы хотели, конечно, чтобы к строительству была привлечена международная звезда. Конкурс проходил в два этапа. Представленный на первом этапе проект Фрэнка Гери был как две капли воды похож на его музей в Бильбао. За километр было видно, что это – Фрэнк Гери. На коллоквиуме, проведенном после первого тура, нам пришлось объяснить, что Паризер Платц – не место для отдельных объектов, это исторически сложившийся ансамбль, главная роль в котором принадлежит не банку Фрэн ка Гери, а символу объединенного Берлина – Бранденбургским воротам. Умный американец это признал и изменил проект. Культура европейского города подразумевает, что ансамбль, целое важнее отдельных частей. В Амстердаме, Венеции, Флоренции или Любеке это проявляется со всей очевидностью. Есть замечательные, выдающиеся монументы, но есть повседневность, рядовая застройка, привлекательная по-своему. Мы хотим видеть не только музеи и монументы, но и кулисы го рода – улицы, образованные фасадами домов, с кафе и магазинами на первых этажах. Здесь существует некая конвенция – каждый дом не похож на соседа, но не старается его затмить. Это принципиально отличается от американской концепции города. Рем Колхас, к примеру, всегда был против каких бы то ни было конвенций. Для него на первом месте стоит он сам, Рем Колхас. При строительстве Посольства Нидерландов ему тоже пришлось объяснять, что к застраиваемому им участку примыкают другие здания, ничуть не хуже, и к ним следует проявить уважение. Он принадлежит к международной архитектурной команде звезд, которые по всему миру возводят памятники самим себе, не глядя, в какой части планеты и в какой культурной традиции они оказались.
И тем не менее, на них всегда есть спрос…
Х.Ш. Большинство политиков довольно слабы. Они хотят славы, известности. Как ее достичь? Политики избираются на четыре года – что можно сделать за этот срок? За это время невозможно утвердить какую то новую конвенцию. Зато можно войти в историю, пригласив одну из мировых звезд для строительства здания. Здесь уже невозможно ошибиться. Моя должность не выборная – это преимущество. Я утвержден на нее сенатом и делаю эту работу уже 15 лет, поэтому у меня другие возможности и другие задачи. Мне не надо думать, что сделать для того, чтобы на следующих выборах за меня снова проголосовали.
Если оглянуться назад, всем ли вы довольны из того, что сделано за эти 15 лет? Способны ли вы увидеть и признать свои ошибки?
Х.Ш. Да, конечно. Не делает ошибок только тот, кто ничего не делает. Конечно, я признаю, что во многих случаях мы были слишком оппортунистичны. Например, утвердили проект высотного здания для Западного Берлина, что абсолютно неверно. Буржуазный и респектабельный Западный Берлин – это преимущественно жилые дома конца XIX – начала XX века, а вовсе не деловой Сити. Кроме того, было построено слишком много квартир, среди которых – 130 000 социальных. Программа строительства социального жилья, безусловно, была ошибкой. Как я уже говорил, 108 000 из них пустуют – это означает, что мы просто выкинули деньги. Еще одним моим личным просчетом я считаю мемориал «Топография террора». В конкурсе победил очень элегантный, замечательный проект Петера Цумтора, который мне очень нравится. Но он был слишком дорого стоящим, и в связи с этим возникло множество проблем. Проект недавно отклонил сенатор по делам строительства. В том, что это произошло, я признаю свою вину – я был недостаточно энергичен и не смог уговорить Цумтора переработать проект. Я говорил ему, конечно, что у нас нет средств на реализацию его замысла, но Цумтор – тоже звезда, которая отвергает возможность компромисса. А я был так влюблен в проект, что все время надеялся, что мы найдем какой-то выход, и не стал на него давить. В результате проект «умер». На самом деле я должен был это предвидеть и убедить Цумтора переработать проект, адаптировать его к реальной финансовой ситуации. Я слишком увлекся, и это нанесло непоправимый ущерб, потому что финансисты не знают эмоций, их интересу ют только сухие доводы фактов.
Какие проблемы сегодня существуют в Берлине и какие решения для них вы видите?
Х.Ш. Это очень немецкий вопрос. Мы все время видим во всем только проблемы. Принятие этого подхода равноценно признанию того, что все плохо и ты проиграл. У Берлина много проблем, но я предпочитаю рассматривать их со знаком «плюс», а не «минус». Берлин – привлекательный город для молодых, творческих людей, один из популярнейших в Европе, и политика должна на это реагировать. То, что здесь простаивает больше 100 000 квартир, можно рассматривать как проблему, но можно увидеть в этом неиспользованный потенциал и попытаться привлечь этим в город еще больше людей. В Париже, Милане, Лондоне нет свободных квартир, нет таких цен на жилье. У нас же есть не только готовые квартиры, но и незастроенные площади в центре. Надо более активно, на международном уровне пропагандировать преимущества города, чтобы сюда приезжало больше людей. С одной стороны, это проблема, но с другой – шанс для Берлина. Я убежден, что Берлин – идеальное место для жизни.
Какие перспективы вы видите для Берлина? Будет ли здесь что-то строиться, если уже сейчас многое из того, что построено, простаивает?
Х.Ш. В ближайшие годы в Берлине строительство будет активно продолжаться. Для этого мною разработана специальная программа. Однако современная тенденция заключается в преобладании не нескольких крупных, а множества малых проектов. В мае, например, будет открыт Центральный вокзал – самый большой в Европе. Вокруг него на сегодняшний день огромное количество пустырей, которые должны быть застроены. Но это уже будут не зрелищные мегапроекты типа Потсдамер Платц, где один два концерна возведут свои штаб квартиры. Масштабы изменились. В Бер лине сегодня нет необходимости в небоскребах – наиболее востребованы помещения под офисы, рассчитанные максимум на 20 человек. Безусловно, один из самых значительных проектов ближайшего будущего – восстановление королевского дворца в центре Берлина. Он пострадал в годы войны, но не был полностью разрушен. Его снесли уже во времена ГДР – после поездки Вальтера Ульбрихта в Москву. Существовало много проектов для этого места – сначала высотного здания, потом часть участка занял Дворец Республики, останки которого скоро будут снесены. В результате в центре образовался пустырь, градостроительная прореха, которую необходимо заполнить. В восстановленном дворце расположится музей искусства. Это будет топографический форум, где встретятся две культуры – напротив, на Острове музеев, располагаются собрания немецкого и европейского искусства, здесь же будет представлено искусство Азии и Америки. Его архитектурное обрамление воссоздадут по чертежам одного из значительных немецких зодчих эпохи барокко – Андреаса Шлютера. Это большой проект примирения города, политики и культуры.
Почему для этого проекта вы предпочитаете обращение к прошлому, а не к будущему? Неужели подобный музей невозможно представить себе в современных формах?
Х.Ш. Дискуссия на эту тему длилась много лет, и в результате парламент утвердил проект восстановления дворца. Это не достоверная историческая реконструкция, за этим не стоят монархические соображения. Скорее это будет коллаж размышление современной архитектуры на тему утраченного дворца. В первую очередь это задача для архитекторов, а не реставраторов.
В заключение нашей беседы мне хотелось бы спросить вас о впечатлениях от Москвы, ведь вы неоднократно бывали в российской столице.
Х.Ш. Я был в Москве всего 4 раза, впервые – еще при социализме, до перестройки. Этот город мне абсолютно чужд. Я имею в виду его масштаб. Мой родной Любек занимает всего 100 га – примерно как Красная площадь. В Москве я чувствую себя гостем из маленького провинциального городка – примерно так, как приехавшие в Берлин из других уголков Германии.
Вы не разделяете мнение, что между Москвой и Берлином много общего?
Х.Ш. Нет, Берлин по сравнению с Москвой – маленький, комфортный город
